Написав в великом мистике Эдгаре По нельзя не упомянуть и о его последователе Говарде Филлипсе Лавкрафте, не менее талантливом, хоть и не таком популярном писателе.
Американец Лавкрафт писал, естественно, в основном на своей почве. Новая Англия, Нью-Йорк, американский Юго-Запад — места для мистики и хоррора достаточно благоприятные. И все же он объективно понимал, что для полновесности Америке не хватает глубины истории — истории, в которой время меряется не несколькими столетиями, а тысячелетиями, и в которой присутствует невероятное сочетание различных культур. Будучи по происхождению и менталитету англо-саксом, он очевидным образом стремился «взять» эту историю в Англии. В том числе, конечно, в ее столице.
Лондон в моем восприятии — бесспорная столица европейской литературной мистики (литературная мистика по форме и зачастую по содержанию очень сильно отличается от фольклорной). Вероятно, таким же было мнение и Лавкрафта. Вот как писал он своему другу Августу Дерлету: «Сейчас я самым тщательным образом изучаю Лондон с намерением создать вещь на историческом фоне более древнем, чем тот, который может предложить Америка» Лавкрафт планировал приобщиться к мистическому Лондону в рассказе «Потомок» (в оригинале The Descendant), но не смог его закончить. Видимо, он понял, что писать о Лондоне, не вдохнув лично его мистической атмосферы, а только проникшись произведениями таких корифеев, как Артур Мейчен или Алджернон Блэквуд (и многих других, включая, например, Диккенса), — неправильно и тщетно. Это более или менее получилось у него на примере пограничья Англии и Уэльса в рассказе «Крысы в стенах» (хотя там у него вышло много фактических ошибок: например, в использовании гэльского языка вместо валлийского). Но это единственный пример в творчестве Лавкрафта, в котором Англия существенно является местом действия.Хотя начало рассказа «Потомок» было многообещающим: В Лондоне живет человек, который не в силах удержаться от крика всякий раз, когда слышит звон церковных колоколов. Живет он затворником, деля одиночество с полосатой кошкой, и все соседи по Грейс-инн считают его безвредным и тихим безумцем. Комната его заполнена книгами самого банального содержания, которые он без конца читает и перечитывает, надеясь забыться за этим пустым и бесполезным времяпрепровождением. Он вообще старается не думать ни о чем, ибо по какой то причине его страшат собственные мысли, и он как чумы избегает всего, что может пробудить его воображение. С виду это старик — тощий, седой и морщинистый, — но кое кто утверждает, что он далеко не так стар, как выглядит. Страх накрепко вцепился в него своими мерзкими когтями, и любой неожиданный звук заставляет его вздрагивать и озираться, покрываясь холодным потом. Он сторонится прежних друзей и знакомых, не желая отвечать на вопросы, неизбежные при встречах с ними. Люди, знававшие его в былые дни как ученого и эстета, очень огорчены его нынешним состоянием. Он перестал общаться с ними много лет назад, и никто толком не знал, уехал ли он из страны или же просто затаился в какой то глухой дыре.Великолепный портрет! В образе этого старика — последнего лорда Нортгема — Лавкрафт объединил как Артура Мейчена (который как раз жил в Грейс-Инн), так и другого выдающегося писателя-мистика Эдварда Планкетта, восемнадцатого барона Дансени. Конечно, это только условные прототипы; лавкрафтовский герой является истовым искателем Великого Неизвестного.В детстве лорд Нортгем видел необыкновенные сны всякий раз, когда ему случалось ночевать в самой древней части замка, и с той поры в своих воспоминаниях часто возвращался к тем туманным сценам, образам и впечатлениям, не имевшим ничего общего с его реальной жизнью. Он превратился в мечтателя, неудовлетворенного пресной действительностью и занятого поисками таинственных миров и людей, известных ему по снам, но вряд ли существующих на нашей земле.
Рано уверовав в то, что ведомый нам мир является лишь атомом, малой частицей ужасающе беспредельного пространства, которое охватывает и сжимает этот мир, просачиваясь в него отовсюду, Нортгем уже в юные и молодые годы исчерпал все источники знаний в сферах как официальной религии, так и оккультных наук. Но он нигде не нашел желанного удовлетворения и покоя, а с возрастом пошлость и ограниченность этой жизни становились для него все более невыносимыми.
В глубине его души таилась мучительная вера в то, что где то существует доступная дверь, ведущая во внешние миры, неясное представление о которых он получил по своим снам. Эта дверь могла быть реальной и находиться в видимом мире, а могла существовать только в его сознании. Возможно, его мозг, сам по себе малоизученный, таил какое то связующее звено с его прошлыми и будущими жизнями в иных измерениях — связь со звездами, с вечностью и бескрайними пространствами, лежащими далее за звездным небом.К сожалению, это последние слова рассказа. Но прежде Лавкрафт дает читателю представление о действительно глубоких исторических корнях лорда Нортгема: его род «восходит к древней досаксонской эпохе, к некоему Люнею Габинию Капито, военному трибуну Третьего. Габиний выстроил крепость на высокой неприступной скале в земле, которая позже стала Йоркширом, на побережье Северного моря. В этой скале была пещера, в которой собирались странные люди, чьи ритуалы пугали бриттов и римлян. Эти люди, чертившие Древние Знаки, были последними уцелевшими представителями исчезнувшей под водой Западной страны, от которой остались лишь каменные круги и менгиры (например, Стоунхендж).
И вот еще важная деталь касаемо мистики Лондона. По-моему, только среди туманов этого города можно было случайным образом обнаружить и купить в мелкой книжной лавке (затерянной в плебейском квартале Клэр-маркет) ужасный «Некрономикон». Сомнительно и не слишком натурально выглядит ситуация, при которой герои Лавкрафта читали «Некрономикон» в библиотеке Мискатоникского университета в захолустном ново-английском городке Аркхэм, вымышленном Лавкрафтом.
Молодой человек, купивший «Некрономикон», обращается к лорду Нортгему с просьбой помочь в расшифровке книги. Но старик ответил, что «Некрономикон» с первых же страниц приносит только несчастье… ибо эта книга — зримое воплощение того самого печального духа, познанья жадного…
Комментарии